[aley-lan]

29.10.2008 в 19:11

Пишет  tes3m:

Антиреклама (она же и реклама...)

29.10.2008 в 19:04

Пишет  IZUMI:

Лучшей аннотации и не придумать
Цитата:
**Последние полтора года записываю прочитанные книги. Интересно потом пробежаться глазами, вспомнить. Пометки - понравилось, так себе, супер, отстой и т.п.
Вспомнила книгу "Башня королевской дочери". Слава богу. не покупала, брала почитать. Автор - Чез Бренчли, мужчина. Фэнтезийное средневековье. Мускулистые красавцы-рыцари, прекрасные умные дамы, оруженосцы, монахи, мечи...
Одна из сюжетных линий - непонятная окружающим симпатия молодого рыцаря к своему не менее молодому оруженосцу. Во второй половине книги разрешилось это совершинно логичным способом. Ночь, келья, вино, свечи. Жаркие мужские обьятья. Масло. "Я смотрю, я у тебя не первый, тебе уже доводилось испытывать подобное..."
На этом месте меня стошнило. Книга осталась не дочитанной с пометкой "отстой".
ДО этого момента книга была крайне захватывающей. Если бы они не оказались банальными пидорами, то могли бы стать мужчинами мечты любой королевишны. Красивые (автор постарался в описании), храбрые, справедливые, честные и благородные. Один пунктик только подкачал :-0**
Книга: "Башня королевской дочери". Чез Бренчли.
Обязательно разыщу и прочту.

Логичное следствие подобной антирекламы....

Я не могла удержаться)))) Нашла на Фензине и забила в поисковик ворда "масло"))) Под катом результат.

Рыцарь сел рядом с ним на постель, ласково положил руку на шею Маррону и произнес:
— Наверное, сейчас о нас сплетничают не меньше, чем о новобрачных. Боюсь, это неизбежно. Тебя, наверное, дразнят другие оруженосцы?
— Нет, сьер.
Сильная рука чуть встряхнула его.
— Правда, Маррон?
— Совсем чуть-чуть, сьер. Мне все равно.
— Неужели? Я знаю, что мальчишки бывают жестоки друг с другом. Хуже плохих господ.
Маррон покачал головой, опередив сьера Антона.
— Я к этому привык, сьер.
— Правда?
Это была правда. Дядины работники вечно поднимали на смех его и Олдо задолго до того, как они дали обет и вступили в Орден. Новые товарищи тоже оказались остры на язык. Поэтому поддразнивания оруженосцев скорее будили воспоминания, нежели злили, хотя сами воспоминания отзывались в душе Маррона болью и памятью о потерянном друге, с которым, как ему тогда казалось, они навеки были единым целым.
— Почему ты говоришь, что привык к этому, Маррон?
Сьер Антон понимал, должен был понять все сам. А Маррон не мог говорить об этом, не мог признаться даже сьеру Антону.
Рыцарь медленно, многообещающе провел рукой по шее Маррона и чуть сжал ее.
— Ты совсем вымотался, парень. Надо бы уложить тебя спать...
— Нет, сьер.
— Нет? Уверен?
— Да, сьер.
— Твоя рука... я не хочу причинять тебе боль...
— Вы не сделаете мне больно, сьер.
— Ну что ж. Если сделаю — дай знать.
Он убрал руку, и Маррон едва сдержал протестующий вскрик — ему действительно стало больно. Однако сьер Антон всего лишь закинул ногу на ногу, стянул сапог и швырнул его в угол. Маррон потянулся было помочь ему, но рука на мгновение вернулась на прежнее место, сжала его плечо, и сьер Антон произнес:
— Нет, сиди смирно, я сам справлюсь с одеждой — и со своей, и с твоей.
Так он и сделал: быстрыми резкими движениями сорвал с себя одежду, а потом помог раздеться Маррону, словно это сьер Антон был оруженосцем. Руки его были нетерпеливыми и жадными, и Маррон трепетал и задыхался от каждого прикосновения.
Наконец были развязаны и отброшены прочь бинты и освобождена раненая рука.
— Как нам быть с ней?— Надо бы убрать ее в сторону. Если ты ляжешь на постель, вот так, то рука нам не помешает. Так хорошо?
— Да, сьер. Сделайте так еще...
Рыцарь хихикнул и шлепнул его.
— Я имею в виду руку, дурень. Если тебе удобно, о ней можно забыть. Тут у меня есть масло, — Маррон знал этот пахнущий тимьяном и розмарином флакон, — с ним будет проще. Но если я сделаю тебе больно...
— Не сделаете, сьер.
— Ты, я смотрю, очень в этом уверен.
— Да, сьер.
— Маррон, этой ночью, пока мы одни, зови меня Антоном. Ну, или по крайней мере говори слово «сьер» пореже, ладно?
— Нет, сьер. Мне так больше нравится.
Медленный вздох, скрывающий улыбку, — и дальше никаких слов, только пальцы, то грубые, то нежные, пробегающие по его телу и заглядывающие внутрь него; запах масла, оно нагревается и пахнет все сильнее, и аромат смешивается с другими острыми и горячими запахами и теряется в них; длинное стройное тело сьера Антона, льнущее к телу Маррона, проникающее внутрь него и овладевающее им...

— А ты ведь уже знаком с мужским телом, а, Маррон?
— Да, сьер. — «Ах, Олдо...»
— Расскажи.
И он все же рассказал сьеру Антону обо всем, потому что после случившегося запреты спали, а сам он прижимался всем телом к сьеру Антону, чувствуя дремотную усталость, а свечи, мерцавшие в комнате, казались такими далекими... Медленно, неохотно Маррон начал рассказывать о своем друге детства и юности, когда обычные «мальчишечьи игры», которыми они занимались вдвоем, стали чем-то большим.
— И все?
— Да, сьер.
Раньше ему казалось, что ему не нужно ничего другого, что он достиг предела своих желаний. А после того как были даны обеты, Маррон и Олдо больше не касались друг друга, о чем бы там ни сплетничали другие монахи. Юноши отдали Господу и души, и тела, и знали, что нарушение обета станет тяжким грехом. Да и в жизни, которая началась после посвящения, для соблазнов времени не оставалось.
— Сьер...
— Что тебе, Маррон?
— Простите меня, но...
— Мне нечего прощать. Да и зачем? Я снимаю свою честь и свою гордость вместе с одеждой. Это только ты берешь их с собой в постель. Мальчик мой, — ласково сказал он, — задавай свой вопрос. Я отвечу, если смогу.
— Сьер, — отчаянно начал Маррон, приподняв голову, чтобы не бормотать, уткнувшись носом в грудь господина, — вы ведь очень верующий человек, вы верите гораздо искреннее многих братьев, я знаю. Вы молитесь Господу, служите Господу, принесли ему в жертву свою жизнь — и все же делаете это...
— А, вот в чем дело! Ты хочешь спросить, не снимаю ли я вместе с одеждой и веру? Не снимаю.
— Но разве то, что мы делали, не запрещено Господом?
— Церковь это запрещает, и Орден тоже. Выходит, что клятвы свои я нарушаю. Но Господь... Я не знаю, Маррон. Не знаю, хотя мне приходилось совершать и худшие вещи. И еще придется, и очень скоро. Когда тот человек, что сидит в камере, проговорится, маршал Фальк поведет нас на Сурайон. Говорят, что они схватили самого Красного Графа, Редмонда Корбоннского, и что это его пытают там, внизу. Во всяком случае, это должен знать магистр Рикард, они ведь сражались вместе за короля. Магистр даже отказался спуститься вниз, заявив, что так мучить человека бесчестно и что он не желает принимать в этом участие. Впрочем, я думаю, он недолго будет упрямиться и все же выполнит свой долг. Прецептор прикажет, и магистр послушается. И в конце концов пленник проговорится — никто не может молчать под пыткой вечно.
И тогда он расскажет нам секрет завесы, скрывающей Сурайон, и мы пойдем туда и с именем Господним на устах предадим эту землю огню и мечу. И я буду там, и стану убивать и жечь еретиков — и мужчин, и женщин, и детей. Я сделаю это — а что может быть хуже? Если я буду проклят, то уже никак не за то, что сплю с мужчинами. Или с мальчиками.
И его теплые руки заставили Маррона забыть о разговоре.