Эклерчик

[aley-lan]

За ловлю блох буду благодарна как и за отзывы любой степени экспрессивности.
Не ждите от сюжета особой логики. Я просто придумала мальчика и жестоко его трахнула.
Да это манямба.
Да, ответ на вопрос "Алэй, ты что, охренела?" положительный))))
Да, у меня недоебит и этими самыми губами я буду целовать своего ребенка.


С Доном этого городка они были в дальнем родстве. Слишком дальнем, чтобы возвыситься, но достаточном, чтобы освободиться от поборов. Плата за покровительство была скорее символической, чем обременительной — заварные пирожные. Они пришлись Дону по душе, и ежеутренне к его столу доставляли корзинку с нежнейшими эклерами. Антонио никогда не задавался вопросом, действительно ли Дон так любит сладкое или имеет обыкновение скармливать скромную дань собакам. Лишние вопросы - лишние печали. Его же заботой было сделать так, чтобы к приходу Сандро, одного из охранников, все было готово. Родители на неделю отправились к морю. Антонио и в голову не пришло роптать, что все дела навалились на него. Родители заслужили отдых, особенно мама.
Антонио часто говорили, что он похож на мать. Отец шутил, что синьора хоть и родила первенца-наследника, мечтала все же о дочери. А мать, сверкая белозубой, один в один как у Антонио, улыбкой, отвечала ему, что Господь в своей милости не дал их единственному ребенку унаследовать кривые ноги и оттопыренные уши отца. Синьор Висконти делал вид, что обижается, и сердито сводил брови, а карие глаза сияли обожанием. Они любили друг друга до беспамятства.
Антонио поднялся еще затемно. Заварное тесто не терпит лишнего шума – это было известно любому кондитеру, но против фривольной песенки, которую Антонио мурлыкал себе под нос, оно ничего не имело. Легкие, воздушные эклеры уже ждали, чтобы их наполнили кремом, когда в дверь коротко постучали. Антонио взглянул на часы – для Сандро было рановато. Может, срочная телеграмма от родителей? Беспокойство коснулось его серым крылом, поселив в душе холодок. Страха Антонио не испытывал. Да и чего было опасаться человеку, чей дом был отмечен знаком Дона? Силуэт собачьей головы на дверях внятно сообщал любому, что дом и семья в нем живущая находятся под защитой.
Антонио торопливо откинул засов, открыл дверь и, не успев разглядеть толком, кто стоит за порогом, получил хлесткий удар по лицу, который отбросил его назад. Щека и челюсть онемели сразу, на губах стало солоно, но Антонио не растерялся – он все же не у матери под юбкой рос, и опыт уличных драк имел немалый. Однако опыт этот ничем не помог ему. Некто, похожий больше на квадратный обломок скалы, чем на человека, стиснул его в каменных объятиях так, что и вздохнуть было невозможно. Широкая ладонь закрыла рот, больно прижавшись к кровоточащим губам.
- Тише-тише, не трепыхайся так, ты, ранняя пташка. А не то я прикажу Лючо немного придушить тебя, чтоб стал спокойнее.
С этим Лючо, так, по-видимому, звали человека-глыбу, отлично справлялся и без приказа. Антонио пытался рассмотреть второго, но он стоял в тени, а перед глазами вдобавок плавали алые круги.
- Будешь молчать?
Антонио кивнул, точнее сделал к этому попытку, которая была замечена. Мерзкая ручища сразу убралась от его лица, давая доступ воздуху. Тот, что был главным, вышел на свет. Лицо его казалось смутно знакомым.
- Как тебя зовут?
- Антонио…
- Значит, Тони. Хорошо. Ты узнал меня, Тони?
- Нет, синьор.
- Странно. Мне всегда говорили, что я похож на отца, - он рассмеялся, будто выдал преотличную шутку.
- Простите, но…
- И зовут меня так же – Доминик.
В городке жило немало тех, кто носил это имя, но Антонио сразу понял, о каком именно Доминике говорит незнакомец. Именно так звали Дона. Конечно, не многие могли обращаться к нему по имени… И, конечно, никто не смел распускать о Доне слухи, но тем не менее каждый в городке знал, что у Дона есть старший сын. Точнее был, потому что десять лет назад Дон с позором изгнал его из семьи за какую-то ужасную провинность. Изгнал и вычеркнул имя из семейной библии.
- Вижу, ты понял кто я. Молодец, сообразительный мальчик. Итак, мы познакомились. Тебе ведь интересно, зачем я зашел в гости?
Антонио кивнул снова – иного ответа и не предполагалось.
- Видишь ли, я истосковался по дому. По родному городу. И решил вернуться, - Доминик-младший широко улыбнулся, будто предлагая Антонио порадоваться вместе с ним. – Как почтительный сын я решил известить отца о своем возвращении.
Улыбка превратилась в оскал.
- Печально, но в этом городе есть место лишь для одного из нас. Так что я хочу вступить в наследство досрочно. И хочу, чтобы этот старый ублюдок знал – ему недолго осталось. Ну а ты, Тони, станешь первым вестником.
Антонио прошиб холодный пот. Он вздрогнул, и руки Лючо, который был настолько неподвижен, что о нем можно было забыть, сомкнулись на его плечах так, что наверняка оставили синяки.
- Пирожные к утреннему чаю это так мило. Сперва я думал заставить отравить их. Конечно, еду проверяют, но смерть одного из отцовских псов тоже была бы неплохим знаком внимания. Только вот ты бы ведь не согласился. Ведь не согласился бы, Тони?
- Нет, синьор…
Антонио благодарил про себя господа за то, что его родителей сейчас здесь не было. Успеть бы прочесть молитву Святой Деве – он не думал, что его оставят в живых. Доминика-младшего, бешеного пса и черную овцу в стаде, как его называли, будто бы обрадовал ответ.
- Видишь, мы отлично понимаем друг друга. Ты честный и умный мальчик. И красивый. Скажи, Тони, зачем тебе такие длинные кудри? Чтобы нравиться девушкам или чтобы нравиться мужчинам?
Антонио не нашелся, что ответить. Он опустил глаза, и это было ошибкой. Лючо вздернул его голову за волосы так, что слезы брызнули.
- Лючо нравится. Лючо нравится, хозяин, - звук этого голоса был подобен горному обвалу. Будто в глотке у этого великана камни перекатывались. В нем слышалась беспощадная сила и почти детская страсть к разрушению.
- Бери, раз нравится, - Доминик-младший пожал плечами, потом с усмешкой взглянул на Антонио, - Прости, просто не могу ему отказать. Если бы не он, я давно бы сдох. Как того и хотел мой папаша. Ничего личного, Тони…
Пол больно ударил по коленям и ожег ладони – Антонио и понять не успел, как оказался на четвереньках. Он был щепкой в речном потоке, зернышком между жерновами. И у его сопротивления не было даже смысла, не то что шанса, но он все равно выворачивался.
- Я бы на твоем месте этого не делал, - голос отверженного сына Дона был почти участлив. – Лючо может разозлиться, а когда Лючо зол, люди имеют обыкновение ломаться. Вот так. – Доминик переломил в пальцах спичку.
Он, оказывается, успел закурить и наблюдал происходящее с нескрываемым интересом. Лючо рычал и рвал с Антонио одежду. Кажется, он уже от этого получал удовольствие. Как ребенок, разворачивающий конфету. Антонио чувствовал себя игрушкой в его руках – очень хрупкой игрушкой. Он понял, что именно с ним собираются сделать, но не мог осознать этого в полной мере. Не мог принять, что в собственном доме его могут разложить на полу, знакомом до последней трещины, и шарить рукой по заду, будто ощупывая гулящую девку. Лючо довольно скалился, между ног у него вспух внушительный бугор, И Антонио не хотелось увидеть, что скрывает ткань брюк.
- Лючо, понежнее с ним. Я ведь учил тебя. И заткни ему рот, чтоб не орал.
У тряпки были привкус муки и пыли. Лючо терся пахом о его зад и мычал, потом он замер на мгновение. Антонио не сразу понял зачем, пока не почувствовал прикосновение обнаженной, горячей как раскаленное масло плоти. Совет заткнуть ему рот был правильным, вытерпеть молча то, что произошло дальше, было невозможно.
- Осторожней, Лючо, не весь же сразу – ты порвешь его, болван…
Это было последним, что услышал Антонио. Он не потерял сознание, но мир вокруг лишился красок и звуков. В нем осталась только боль и тяжелые толчки, от которых вспотевшие ладони скользили по полу. Трещины между половицами пульсировали чернотой им в такт. А потом эта чернота выплеснулась разом, подарив короткое, слишком короткое забвение.
Он чувствовал себя разодранным на куски, и каждый кусок болел и кровоточил, а разум его был словно стеклянный стакан на краю стола – одно неверное движение, и разобьется вдребезги. Антонио не двигался. Он не дышал бы если мог, но дышать было нужно. Звуки и краски вернулись, а боль не ушла.
- Крепкий парень. Смотри-ка, Лючи. Даже не сомлел. И это после тебя-то, скотина ты безмозглая.
Он ласково журил своего слугу, как пса, что заигрался с добычей на охоте.
- Тони, ты ведь меня слышишь? Слышишь, я знаю, можешь не отвечать. Осталась одна забавная мелочь, и мы уйдем, Тони.
Невероятным усилием Антонио поднял на него глаза. Он был готов увидеть лезвие занесенного над ним ножа. Почти желал этого. Но в руках у Доминика-младшего был кондитерский кулек с узким наконечником. Кулек был наполнен кремом. Он ведь готовил пирожные… Антонио тупо смотрел на него. Настолько неуместно этот предмет выглядел в руках его держащего.
- Не дергайся Тони. Я не хочу причинять тебе лишней боли. Стой вот так же…
Холод. Почти приятно. Будто на пылающий лоб положили тряпку, смоченную водой, хотя происходящее было не столь невинно. Происходящее вообще не имело ничего общего ни с невинностью, ни со здравым смыслом.
- Вот так, Тони. Из тебя получается чудесный эклерчик. Такой сладкий…еще немного, почти все поместилось. Ты тут стал довольно просторным.
Он говорил и говорил, и его слова были липкими как крем и отвратительными как останки гниющей рыбы…
- Такая удобная штука. На спине у тебя я оставлю послание. Всего пару слов. А сейчас мы уйдем Тони. Только знаешь, если до прихода псов моего отца, которые носят ему сласти, ты решишь встать и, например, помыться, тем самым испортив мою записку, мне придется вернуться и повторить. Только тогда писать я ее буду на твоей бархатной спинке ножом. Понял?
Антонио кивнул. Уже ничего не имело значения.
- Хорошо. Когда я стану Доном, я не забуду тебя, Тони. Сладкий мальчик, мальчик-пирожное.
К несчастью, Доминик, бешеный пес и черная овца в стаде, не солгал, но Антонио еще не знал об этом.